СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

В. П. ДУРНЕВ, командир отряда

У костра сидели двое. Ветер, посвистывая в верхуш­ках деревьев, изредка ухитрялся пощупать людей за спи­ны. Плотный коренастый человек в новенькой фуфайке, подобрав под себя ноги, обутые в кованые немецкие са­поги, смотрел на костер. Из-под козырька кепки виден прямой твердый нос с поперечным шрамом, плотно сло­женные губы.

Огонь был невелик. Сухие дубовые плахи давно про­горели и, рассыпавшись червонным золотом, источали нестерпимый жар.

- Бывало, наработаешься, наформуешь опок, глядеть ни на что не хочется. А когда зальют опоки металлом, и он тоже вот так засияет, заискрится да начнет вспыхи­вать огоньками и переливаться, эх, мать честная, душа так и взыграет — ведь это я вселил в землю жизнь. Да и не для чего-нибудь — для жизни.

Человек в фуфайке говорил негромко, задумчиво, с явным удовольствием. Его напарник, маленький черня­вый, в кожаной куртке, полулежал, повернув голову к коренастому, слушал.

- Или увидишь паровоз и свои буксы, свои, срабо­танные вот этими руками.

- Ты говоришь, Иосиф Дмитриевич, вроде я вырос не на заводе, а на луне.

Коренастый достал из костра картофелину, перебро­сил с ладони на ладонь, подал Лактюхину вторую, разло­мил, подул на нее, обжигаясь, начал есть.

В темноте послышались шаги, окрики часовых. К ко­стру подошел политрук молодежной роты Корявченков. Марков оборвал речь на полуслове, встал.

- Товарищ начальник штаба отряда, группа минеров в количестве шести человек к выполнению задания гото­ва! — доложил Корявченков.

- Хорошо подготовились? Отоспались? Продукты... Что, что? Да я этому Анискину голову оторву! Сколько он вам выдал?

Марков, как обычно, сплюнул через зубы, возмущен­ный жадностью старшины.

- Да я ему... — он долго ворчит и никак не успоко­ится. — Ну, ни пуха, ни пера, — говорит Марков, остыв немного.

- Не лечит, — возразил Толик Коршунов деланным баском и крутнул пальцами мягкий пушок на верхней губе. Не пуха, так перьев надерем.

В отблесках костра видна его лихо сдвинутая на за­тылок шестиклинка с маленьким козырьком, под ней продолговатое лицо с быстрыми цепкими и в то же вре­мя веселыми глазами, смеющийся ребячий рот. Это был бесшабашный, лихой минер, еще почти мальчик.

Корявченков переступил с ноги на ногу, глянул на не­бо, потом на начальника штаба.

- Не держу, не держу... удачи.

Партизаны бесшумно скрылись за кустами, но Кор­шунов сейчас же вернулся назад.

Товарищ начальник штаба, прикажите, чтобы побы­стрей были готовы колеса: нам выступать, а в этих лап­тях разве спляшешь? — Он выставил носок сапога и по­шевелил вылезшими пальцами.

- Прикажу, дорогой, прикажу. Завтра же будут го­товы...

Парень повернулся и быстро исчез в зарослях ореш­ника. Из темноты донесся торопливый шум кустов и треск сучков, ломающихся под ногами. Михаил Данилович и Иосиф Дмитриевич долго смотрели на кусты, где скрылись партизаны. Каждый думал одну и ту же ду­му: «Вот она, жизнь, идут на смерть, а мечтают о само­деятельности, о сапогах, а может, через день, час, секун­ду не нужно будет ни сапог, ни самодеятельности, ни­чего».

Летели часы. Партизаны дважды за это время выхо­дили к железной дороге и дважды уходили ни с чем.

- Идемте к Хотылеву... Мы с Колькой Меньшиковым там два эшелона ковырнули, — тихо сказал Коршунов.

Минеры сели под деревьями на моховом бугре. Теп­лая летняя ночь придавала особую красоту деревьям, рисовала фантастические узоры из теней. На небе рои­лись звезды. Они трепетно дрожали в вышине, перемиги­вались, играли драгоценными лучиками. Яркая горбуш­ка луны медленно поднималась к зениту. Вдали неистов­ствовали лягушки.

- Слышь, разоряются.

- На прогрессивку рассчитывают.

- Черт знает, что выкомаривают.

- Заткнись! — сердито оборвали говорившего.

За лесом раздались перестукивание колес и лязганье буферов. Тотчас совершенно неожиданно налетел теплый порыв ветра. Зашумели и затрепетали деревья, жестью загремели листья осины. У Коршунова сорвалась с головы кепка и покатилась по траве. Разом погас разговор. Эти далекие звуки, порыв ветра напомнили людям, за­чем они здесь, в лесу, среди ночи, напомнили о войне, о немцах.

Корявченков встал, сердито подал команду. Пошли молча, у каждого в душе запеклась горечь и обида за все: и за поруганную землю, и за поломанную жизнь, и за ушедшее счастье, и даже за тех лягушек, которых слушали несколько минут назад.

Партизаны выбрались на тропинку, опустились в ло­щину. На дне ее резво звенел и натруженно пыхтел у коряги ручей. Тропка свернула вправо и опять подня­лась в гору. Чувствовалось, что тот, кто шел впереди, хорошо знал каждый куст, каждую былинку.

Коротки июльские ночи, не успеет погаснуть заря, как занимается новая. Кажется, солнце приляжет на ча­сок за горизонтом и сейчас же спешит осветить, пригреть, приголубить землю.

Утром, когда взошло солнце, было решено отдохнуть, а затем попытать счастья под Тросной.

Солнце поднялось довольно высоко, когда минеры двинулись в путь. В лесу веяло душистой свежестью, на опушке трава блестела росой, ранние птичьи голоса зве­нели радостно и торжественно.

Часа в три вышли к намеченному пункту. Партизаны прилегли в тени. С небольшой насыпи тянуло тропиче­ским зноем. Над накатанными, блестящими рельсами дрожало марево. Недалеко от них, метрах в трехстах друг от друга, высились крытые дерном дзоты. Издали они не были заметны и лишь вблизи, когда присмот­ришься, различишь амбразуры, двери и красный теле­фонный кабель, убегающий вдоль дороги.

- Может, там никого? — неуверенно заметил Ар­тамонов.

- Сходи.

- А что, и схожу... Неохота только приказ нарушать.

Вскоре из левого блиндажа показался немец. Он по­тянулся, поворочал головой, отошел немного в сторону.

- Ах ты, змей! Еще нашу землю пакостить! — и Маевский схватил автомат, но Корявченков вырвал у него оружие.

- Смотри, мальчишка! — и уже отходчивей доба­вил: — Держаться надо. Впереди дела... Видишь...

Со стороны Брянска шел состав. По-видимому, не очень увесистый и поэтому длинный.

- Порожняк с ящиками и прочим барахлом.

- Ничего, появится и наш. — Корявченков энергич­но тряхнул головой и посмотрел на партизан.

Действовать будем так: Артамонов и Маевский идут на правый фланг, к тому дзоту, Егоренков и Степин - к левому, мы с Коршуновым ползем туда,- и он вскинул глаза на железную дорогу и сейчас же опу­стил их. — Если что, бейте по фрицам, прикроете отход.

Солнце жаркое, лучезарное легко парило над землей. На небе плавало множество тугогрудых «барашков». Они, точно бледно-серые льдины, целый день неподвиж­но висели в безбрежном и бездонном голубом омуте. Глядя на них, казалось, что и время остановилось, как эти облака.

Хорошо в такие дни на берегу реки или под разве­систым шатром дуба. Думать и двигаться нет никакого желания. Хочется лежать, лежать, ловить доносящиеся звуки леса, вдыхать сладковато-пряный запах полыни, скошенной травы и глядеть на эту благодать до тех пор, пока не наступит темнота и не затопит все во­круг. На душе в такие моменты бывает легко, необъяс­нимо радостно и торжественно.

Но, люди, притаившиеся в кустах, кляли в этот день и солнце, и небо, и погоду. Они обрадовались, увидев вдали, у горизонта, высунувшуюся грозовую тучу. Но она, словно дразня, исчезла.

Не скоро приплыл вечер. Облака заклубились и про­пали, точно растаяли. Из глубины леса приползла неприятная сырость. Спокойная заря разлилась на запа­де кротким румянцем и ушла за край земли. Воздух еще был прозрачен, но уже все предметы стали терять свои очертания, расплываться, тени сгущаться, расти. Этого времени и ждали партизаны: патрулей еще нет, и желез­ная дорога просматривается плохо из дзота.

- Пошли, Коршун.

Корявченков и Толик поползли к железной дороге по траве, усеянной пнями. Здесь еще недавно был лес, который немцы вырубили, чтобы никто не мог подобрать­ся к железнодорожному полотну незамеченным.

Густая, полегшая трава белела сизой росою, и сзади чернело два следа. Вот и насыпь. Теплый крупный песок, кажется, жжет руки. Корявченков плашмя лег возле рельса и начал быстро скрести под ним рукой. С насы­пи покатились мелкие камешки, увлекая за собой струй­ки песка.

- Готово, ставь, — прерывисто шепнул он.

Коршунов подкопал еще под рельсом, поставил ми­ну, засыпал ее песком, потянул за собой проводки. Стоит их соединить — и взрыв.

- Толька, стой! Гляди. Пока рыл, сорвал ноготь и не услышал. А сейчас жжет.

Толик глядит на окровавленную руку, на отвернутый, посиневший и залитый кровью ноготь.

- Давай подорожником.

Нашли какой-то лопух. Корявченков отсосал от раны, как он говорил, дурную кровь, а Коршунов оторвал от своей рубахи длинную полоску, замотал товарищу палец.

- Ух, горит, — Корявченков тряс рукой, морщил нос и все лицо.

За изгибом железной дороги за лесом прогудел па­ровоз. Корявченков и Коршунов поползли к остальным товарищам. «Вперед, вперед», — рвется сердце.

- Стой! — проволока оборвалась. Вась, Васька.

- Может, нет?

- Гляди, — Коршунов легко потащил провод к себе.

- Может, мина выскочила?

Он не договорил и, не выслушав ответа, как ящерица, пополз по прежнему следу. Стук колес и тяжелое ды­хание паровоза усиливалось.

«Неужели не успею? Что там стряслось? Неужели возле самых клемм?». Быстрее, быстрее стучит сердце. Оно торопится, тревожно трепещет в груди, а во рту на­бегает противная тягучая слюна. Вот и насыпь. Так, где мина? Вот... Обрыв! Куда же делись проводки? Он скатился с насыпи, зашарил в траве, нашел проволоку.

Впереди показалась развернутая грудь паровоза, стальная махина закрыла лик солнца.

Нервная дрожь, которая начала бить парня при ви­де паровоза, тут же улеглась. Так случалось с ним всег­да, когда он шел на опасное и рискованное дело. Теперь подсоединить проводки. Осторожно, Толя... Так... Он торопился, а дело, как нарочно, двигалось медленно, проводки то выскакивали из рук, то никак не удавалось их присоединить к клеммам.

Толик лег левым боком на остывающий песок, про­должая копаться. Рельсы стонали.

«Скорее, скорее». На лбу появился липкий холодный! пот. Сердце временами замирало от надвигающейся жу­ти, к низу живота подкатывалось что-то холодное, пока­лывающее, как в детстве, когда прыгал с сарая, а поз­же - с парашютной вышки.

Поезд мчался, как бешеный, яростно татакали колеса, натружено стонали рельсы, дышали шпалы, обсыпанные песком и углем. Состав с полверсты. Над ним вихрились пыль и песок. В сумерках виднелись платформы с танками, пушками, вагоны, вагоны, цистерны и опять платформы с военным имуществом. Каждый миг колеса рвали по десятку метров. Широкогрудый паровоз остервенело, работал дышлами, грохотал многотон­ной тяжестью, спешил, торопился, отдувался. «Скоро Брянск! Скоро Брянск! Наплевать на Партизанск!» — скороговоркой твердил он и отплевывался паром. С паровоза заметили Толика, застрочили из пулемета. Коршунов видел, как на черном теле локомотива за­лились огненные бабочки. «Шалишь, приятель. Теперь Гитлер капут». Он засмеялся, покатился под откос, с ужасом чувствуя, как за ним тянется провод. «Следу­ющий раз надо проверять клеммы». Коршунов взмыл на насыпь. Поезд с грохотом несся на него. Пузатая сталь­ная машина тревожно орала на весь лес и содрогалась. А колеса как на зло продолжали свое: «Скоро Брянск, скоро Брянск! Наплевать на Партизанск!».

- Врешь, не плюнешь! — Толик рванул на груди ру­баху, сплюнул сквозь зубы и, выругавшись, подскочил к мине. — Не наплюешь, гад!

Он впился взглядом в маховики. Через миг это уже по моховики, а челюсти какого-то страшного чудовища. Они увеличивались, росли, размалывая зубами лес, зем­лю, солнце. Сердце клокотало, не хватало дыхания, все тело пронизывало электрическим током, зрачки расши­рились, будто хотели объять всю землю и небо, и когда Анатолия Коршунова с маху ударила тень, а впереди задрожали и затряслись шпалы, он отвернулся, чтобы не выбило глаза, и положил финку на клеммы мины.

Взрыв потряс окрестность. С деревьев полетели обломанные сучки, сорванные листья.

Паровоз вздыбился, как норовистый конь, и вагоны полезли один на другой.

- Толик! Толик! Кореш! — Егоренков вскочил и бросился туда, где громоздились обломки вагонов, но в это время второй взрыв опрокинул его навзничь. Через секунду метрах в десяти от него упал причудливо скру­ченный ударной волной рельс. Взорвались боеприпасы.

Сейчас же над тем местом начали вздуваться желто­медные башни с аспидно-черными куполами.

Партизаны знали, что нужно уходить, но не могли двинуться с места, мешкали. Не верилось, не хотелось верить, что Толика нет в живых.

Стемнело. Со стороны Брянска к месту крушения подходил поезд.

- Пошли, хлопцы, вишь, прут. Спасать падлы едут,— сказал Корявченков и встал, зашелестев кустами.

Егоренков вздрогнул.

Луны еще не было, бесчисленные звездочки переми­гивались, роились, как галька в солнечный день на пе­рекате. Минеры вошли глубже в лес.

Партизаны шли и беспрестанно оглядывались на ог­ромное красное зарево, разливавшееся от края и до края. Люди шагали час, два, а зарево не меркло, не уменьшалось. Оно, казалось, вот так будет сиять вечно, всю жизнь, как далекие немеркнущие звезды.

- Вот вам Данко, — глядя на зарево, сказал Ко­рявченков,

- Что там Данко, — отозвался Николай Степин. - Данко светил только сердцем, а этот сгорел весь без остатка, чтобы было светло другим.

  Швейц, И. Взрывы на большаке: Воспоминания участников партизанской борьбы на Брянщине / [Лит. обраб. И. Швейца и А. Савина]. - Брянск , 1963. - 303 с.: ил.